Лесник 2
Доктор наук
Абинск
832 275
Игорь Иванович Алёхин трагически погиб на охоте. Спасал дратхаара, но утонул сам. Перед смертью он прислал мне 2 неопубликованных рассказа. Один из них я отредактировал и отослал ему. Не знаю, дальнейшую судьбу текста. Я его уже выкладывал на одном из форумов в качестве эпитафии. Повторюсь.
Художественная редакция рассказа И.И.Алёхина «Мои разговоры с собаками»
– На прогулку выходи! - говорю я, выходя рано утром во двор.
Из большой, вместительной будки показываются сразу две головы: маленькая лукавая, и большая прямодушная и заспанная. Собаки начинают юлить вокруг меня, как бы извиняясь за то, что проспали свою собачью службу и хозяин застал их врасплох. Путаются поводки и ошейники, но вот, наконец, мы выходим гулять в парк, который расположен совсем рядом.
Собаки тащат меня с такой силой, что впору возмущаться. Но я понимаю, что их тренированные частыми охотами мышцы требуют разминки и, скорее для порядка, одёргиваю их строгой командой - «Назад»!
Дратхаар Джек и Русский спаниель Боня. Такое нелепое сочетание сложилось не по моей воле, но я полюбил этот комичный «смычок», придающий необычный колорит каждой охоте.
Боня, он же Бонифаций, неохотно отзывается на свою вторую кличку, чего не скажешь о «немце», который одинаково реагирует и на Джек и на Джексон. Я думаю – всё дело в ударениях. В первом случае оно меняется с «е» на «а», во втором – ударение на букву «е» остаётся прежним.
Первые подозрения в недостатке ума у Бони по этому поводу оказались ошибочными, потому что во многих вопросах он оказывался даже более смышленым, чем его «старший брат». Это касается всех меркантильных вопросов бытия. В получении еды и ласок от хозяина, а также отлынивании от работы – Боня явный фаворит. Например, гладить я могу либо только Боню, либо обеих собак одновременно. Если начать ласкать Джексона, спаниель тут же устраивает истерику, выплясывая рядом и стараясь оттеснить дратхаара.
Здоровенному Джеку это совершенно безразлично, но моё сердце не выдерживает. Свободной рукой я начинаю гладить Боню, который мгновенно исполняет свой коронный номер: падает на спину, подняв лапы кверху, ибо его живот – это зона высшего наслаждения. При этом кобелек жмурится от удовольствия, не забывая косить черным глазом на «старшего брата». В этом взгляде одновременно и подхалимаж и нескрываемое чувство превосходства. Я говорю: « Ну какой же ты, Боня, все таки… Какой же ты…». Какой он именно, я в этом случае определить не могу.
Они очень разные, эти два охотничьих пса, сказать точнее – совершенно разные. Общее у них лишь то, что они оба «лохматые», и вислоухие. И еще – они оба страстные охотники. Когда я был молод, то легко мог бы поспорить с ними в этом последнем качестве, но теперь… Теперь я умиляюсь их охотничьему фанатизму, и понимаю, что собаки эти даны мне судьбой может быть для того, чтобы не давать успокаиваться моей душе под грузом прожитых лет, и по-прежнему ощущать себя тем молодым, беззаботным и азартным охотником.
Джек – очень крупный дратхаар, с классическими бородой, бровями и усами. У него вообще все «классическое» - и окрас, и жесткая шерсть, и желтые глаза с глубоко выраженным смыслом. В его взгляде смешались и преданность, и ум, задорность и угрюмость, и даже печаль…
Мне всегда казалось, что немецкие породы выведены не естественным отбором с закреплением полезных качеств, как это было у пород английских, а какой-то неведомой нам генной инженерией или чудовищным по гениальности инбридингом. Мне кажется, «немцы» имеют более ярких и талантливых представителей, но подвержены нестабильности и даже возможному распаду породы от незнания этих особенностей при её ведении. Отсюда, видимо, и печаль в глазах Джека…
Боня – мелкий Русский спаниель яркого черно-белого окраса. Он свободно может пробежать под брюхом стоящего Джека.
Шерсть у Бони мягкая, шелковистая, как будто специально предназначенная для сбора семян чертополоха и репейника. Я поначалу с ужасом представлял, чтО будет, когда он на охоте забежит в обычные заросли. «Боня, Боня…- говорил я задумчиво, почесывая кобельку живот, когда он в очередной раз грохался передо мной на спину. – Что же с тобою будет…»
Оказалось – ничего страшного. Клубки шерсти вместе с намертво завалявшимися в них репяхами я после первой же охоты радикально остриг ножницами. Боня потерял часть своего кудрявого шарма, но зато собирать репяхи стал значительно меньше. Относился он к процедуре вычесывания чрезвычайно спокойно и терпеливо.
- Ты молодец, Бонифаций – говорил я ему, орудуя расческой, - ты просто молодец.
Странно, но степенный и с виду угрюмый «немец» к этому процессу имел, наоборот, предосудительное отношение. Правда, репяхи цеплялись у него в более чувствительных местах – бороде возле губ. Закатывались они так, что у меня опускались руки при их вычесывании. Джек нередко взвизгивал во время экзекуции, и я недоумевал, почему он до сих пор не откусит мне кисть руки или хотя бы один отдельно взятый палец.
Я говорил ему:
- Ну, потерпи, Джексон, потерпи, друг. Сейчас вытащим этих ежиков, расчешем тебе бороду, и будешь ты красавец. Стой спокойно.
Дратх вздыхал, словно лошадь, выкатывал желтые глаза и иногда мотал головой, от чего едва не сбивал меня с табуретки.
При обработке противоклещевыми препаратами все получалось с точностью до наоборот. Джек просто стоял, уткнувшись мордой мне в колени, пока я распределял содержимое пипеток на его холке.
Боня перед обработкой почему-то испытывал панический ужас, и старался спрятаться, чаще всего – под машиной в гараже. Выманить его оттуда удавалось только элементарной подачкой.
Изловленного пса приходилось держать на коленях, и теперь он, притворяясь покорным, лежал абсолютно неподвижно. Однако, во время процедуры приходилось следить, чтобы при малейшей возможности он не рванул у меня из рук.
- Бонифаций, ну чего ты боишься? Ты же мой любимый, хороший песик. Неужели тебя каждый раз нужно волоком доставлять на такие процедуры? И я объяснял ему особенности пироплазмоза, дирофиляриоза…Впрочем говорить можно что угодно, лишь бы тон был ласковым.
Когда мы впервые отправились на охоту втроем – Джеку шел уже четвертый год, а Боня чуть не дотягивал до полугода. Я терзался сомнениями, не будут ли собаки мешать друг-другу? Ведь они такие разные! Можно сказать – абсолютно разные по манере и широте поиска, по реакции на затаившуюся дичь.
Дратхаар работает со стойкой, спаниель поднимает дичь сразу. Теоретически сводить этих собак на охоте вместе было бы не разумным. Боня мог запросто мешать Джеку делать стойку, а учитывая неугомонность этого маленького кобелька, охота вообще могла стать проблемной.
Зная очень неприятную особенность Джека работать по чистым местам на большом удалении от меня, я предполагал, что он увлечёт за собой и Боню, который должен быть буквально «подружейной» собакой.
Но что я мог поделать? Спаниель появился у нас в доме нежданно-негаданно, совершенно не запланировано, и так случилось, что всем пришлось просто смириться с его появлением. Домочадцы к Боне быстро привыкли, а экзальтированные соседские мамы даже начали приводить своих малолетних чад для общения с этим ласковым чудом.
Кобелек естественно остался у нас навсегда, и встал вопрос о его приобщении к охоте, поскольку держать на диване охотничью собаку я считал преступлением.
Философское «единство и борьба противоположностей» проявлялись во всём. Джек брал из рук какой-нибудь лакомый кусок медленно и аккуратно. Боня бросался на еду так, как - будто с рождения его не кормили. Однажды, слегка прикусив мне палец и получив за это подзатыльник, он, не переставая чавкать, даже не задумался, за что его любимый хозяин проявил к нему такую неблагосклонность.
- Ну что ты за человек такой, Бонифаций? – говорил я ему - Никакого у тебя воспитания. Ты что – самый голодный у нас? Посмотри, Джек сидит спокойно, и еду берет спокойно, и ест спокойно. А ты ведёшь себя некультурно и глотаешь, как удав… Ты жевать вообще умеешь?
Боня перебирал лапами, и преданно смотрел мне в глаза, разве что только не пожимая плечами: ну что, мол, поделаешь – такой вот я.
По-разному собаки вели себя и по приезду в угодья: стоило приоткрыть дверь багажника, как из - под неё вылетал Боня. На окрики он не обращал никакого внимания.
Джек же сидел в багажном отделении как сфинкс, ожидая, пока я застелю бампер краем плащ-палатки во избежание царапин от когтей, и дам ему команду «Вперёд»! Видимо, он воспринимал свой выход по ковровой дорожке, как должное.
- Вот смотри, паршивец – ласково говорил я, обращаясь к Боне, который с лаем носился вокруг машины, в полном восторге от того, что на мне была охотничья одежда. – Смотри, как ведет себя умная и воспитанная собака! А ведь я Джека этому не учил! Он сам постиг. А ты…Но «паршивец», не слушая, уже «метил» кусты поотдаль.
Усаживались в машину собаки тоже по-разному. Джек по команде мощным прыжком оказывался внутри и сразу замирал с гордо поднятой головой. Ему нравилось быть умной и строго воспитанной собакой. В такие моменты мне казалось, что, умей он говорить по-человечески, то запел бы «Deutschland, Deutschland uber Alles!»
Боня подбегал к машине слишком близко и прыгал через бампер кроссовера почему-то не прямо в багажное отделение, а наискось, точно так, как делают это прыгуны в высоту, разве что только не переворачиваясь через спину. Иногда разбега и толчка ему не хватало, и он соскальзывал с высокого бампера, сваливаясь на землю. При этом он страшно пугался своей неловкости, второй попытки делать ни за что не хотел, и в полном смятении забивался под машину. Приходилось доставать его оттуда и, как мягкую игрушку укладывать в багажник. В машине он, впрочем, тут же оживал, начинал носиться по багажному отделению и зачем-то рычать на Джека, который его совершенно не трогал, а только флегматично и с недоумением смотрел на проделки этого маленького бесноватого лицедея.
- Ну и паршивец же ты, Бонифаций… - со смехом говорил я, захлопывая дверь.
На первых охотах Боня практически не спускал глаз со своего опытного товарища, и старался не отставать. Рослый дратхаар легко махал через заросли ежевики, ломился в камышах и просто пронизывал кусты. Боня скоро терял его из вида, и ориентировался по слуху, благо треск от Джека стоял, словно от трактора. Однажды в большом мысу тростника на краю старого сада Боня умудрился потеряться и завыл протяжно и жалобно. На мой зов, правда, вылез довольно быстро, и радостно запрыгал вокруг нас Джеком. Он нисколько не признавал своей оплошности и всем своим существом уличал нас в игре с ним в прятки. Больше он не терялся никогда, потому что был от природы сметлив и осторожен.
Комичный случай произошел с моими собаками на прогулке по нашему парку. Я выводил их каждым утром, до работы, и наблюдал, как они с остервенением носятся между деревьев, сбрасывая накопившуюся за ночь энергию. Я бросал им палки, и они наперегонки бросались их искать, а потом предлагали мне бросать еще и еще…
На днях в город приехал зверинец и расположился в нашем парке. В тишине утренних сумерек вдруг раздался мощный звериный раскатистый рык.
Аппортировавший в эту минуту Джек буквально «раскрыл рот от удивления» – ведь он не слышал подобного никогда в жизни! Боня тоже замер, но тут же оббежал вокруг своего «большого брата» и стал позади него. На всякий случай. Всё его существо выражало крайнюю озабоченность. Это получилась так забавно, что я рассмеялся:
- Молодец, Бонифаций – осторожность прежде всего! Что там за зверь такой – кто его знает, верно?
Поначалу Боня на охоте даже не делал попыток искать какую-либо дичь, потому что на это у него просто не было времени – надо было хоть как-то конкурировать с бессовестным Джеком, самым наглым образом позорящим его в глазах хозяина. В чистом поле оба моих великолепных помощника прилично удалялись и, как только дратхаар прихватывал запах дичи и делал потяжку перед стойкой, подоспевал бесшабашный Боня и спарывал птицу.
От всего этого можно было потерять самообладание, но я уже не молод и приучил себя сдерживаться. К тому же я предусмотрительно был готов к подобному поведению собак.
- Вот что, помощнички, так дело не пойдет. Джексон, ты сбавил бы ход, что ли… Бонифаций за тобой не поспевает, и носится как безумный, того и гляди глаз себе выколет сучком каким… Ну, надо ж как-то осмысленно все делать. Я не знаю, как, но надо как-то спокойнее. Ты ж не один на охоте. И носишься, как угорелый… Получаются два чудака: один большой, другой маленький.
- Боня, ты пойми одно: я здесь главный – я, понимаешь? Я стреляю дичь, только я, а Джек, за которым ты носишься, вытаращив глаза – ничего сам не может, без меня он ничего не поймает, ни-че-го, понимаешь? Твой «старший брат» Джексон этого не уяснил, он охотится сам по себе, он такой уродился, но может, хоть ты поймешь, что на охоте нужно работать не на себя, а на хозяина. А, Бонифаций? Ну что мне с вами делать, не знаю.
Я действительно не знал, что. В душе появилась даже какая-то обреченность. Знал же, знал, что не дело это – пускать вместе таких разных собак. Получается, они друг - другу просто мешают, и друг - друга портят.
Что оставалось делать? Ходить на охоту с ними по отдельности: в субботу с дратхом, в воскресенье со спаниелем? Нет-нет, я слишком сентиментален, чувствителен, и не смогу переносить взгляд оставляемой дома собаки. Сделал так однажды и больше уже не хочу. Ну его, пусть будет, как будет. Ведь не все так плохо: природа, чистый воздух, иногда даже постреливаю…В общем, от безысходности, я смирился.
Однако на второй сезон все изменилось. Думаю потому, что Боня просто повзрослел. В начале своего второго сезона он все еще сильно ориентировался на Джека, но стал больше копаться в набродах, проявлять самостоятельность. В сентябре чисто, классически сработал своего первого перепела.
На поле стерни, поросшем густым мышеем, Джек, как это не редко бывало и раньше, рыскал на удалении, не обращая внимания на мой свист. Боня крутился рядом. В один момент я, потеряв его из виду, оглянулся и заметил, что он, уткнув нос в траву, возбужденно вертит головой, и часто виляет своим подобием хвоста. Типичная спаниелевая подводка! Перед мордой кобелька вспорхнул крупный перепел, и понесся низом, переваливаясь с крыла на крыло! Я прекрасно понимал, что эту птицу добыть нужно обязательно и, все - таки, первым выстрелом умудрился промазать – перепел как раз вильнул в сторону, и дробь выбила проплешину в золотистой поляне мышея. В отчаянии я поймал на мушку серенький пропеллер крыльев уже на пределе для мелкой дроби и с радостью увидел после выстрела кувыркнувшуюся в траву птицу!
Боня с писклявым и восторженным лаем уже несся в ту сторону, но видеть птицу ему мешала трава. Он на скорости перепрыгнул примеченный мною стебелек, возле которого упал перепел, и с голосом понесся дальше! Я сразу увидел птицу, но поднимать не стал, ждал, когда вернется Боня. Тот закрутился, чуя запах дичи, но вдруг огромное лохматое чудище в лице Джека, хрипя запаленной пастью, тоже прискакало на выстрел. Нужно было что-то предпринимать, и я взял его на шворку.
- Это Боня сработал, пусть он и поднимет!
Я запоздало глянул на Боню, у которого теперь из пасти торчали только концы крыльев и лап несчастного перепела. Учитывая способность собачки поглощать еду, не утруждая себя ее пережевыванием, было ясно, что я вижу этого перепела последнюю секунду.
Шепнув как можно ласковее: «Боня, отдай птичку!» - я упал на колени и ухватился за перепелиные лапки. У меня был большой опыт отбора дичи у дратхааров, но я сразу понял, что он мне пригодится мало, так как до этого мне ни разу не приходилось отнимать добычу у мелких крокодилов.
Боня просто намертво сжал челюсти и даже не собирался их разжимать. Он видимо просто не понимал, зачем это вообще нужно делать. С большим трудом мне всё же удалось отобрать птицу. Поправляя и разглаживая пёрышки, я давал собакам какие-то наставления:
Мы могли бы хорошо охотиться вместе, если бы вы понимали простые истины:
- Ты, Джексон, должен искать накоротке и делать стойки, как полагается нормальной легавой собаке, а Боня пусть работает самостоятельно. Вы не должны мешать друг - другу и тогда мы достигнем результата…
Я увлекся речью и машинально опустил руку с птицей слишком низко. Боня, внимательно слушавший меня, подпрыгнул и выхватил перепела у меня из руки. Сильным окриком мне удалось парализовать у него глотательный рефлекс, и перепел был спасен для кухни второй раз. Наверное, надо было быть с собакой более строгим. Но не в первый же раз…
- Бонифаций, - сказал я твердо. – Дичь в сыром виде есть нельзя. Не веришь – спроси у Джексона.
Я посмотрел, и не увидел дратхаара рядом. Так и есть – он уже прочесывал мощным галопом соседнее поле. Боня не мигая смотрел на мою руку с перепелом. Я вздохнул и повесил птицу на пояс. Всё таки, это была его первая добыча. Теперь можно было надеяться, что охотник из него получится.
Интересно проходили у нас охоты по фазану. Птица эта у нас в большинстве случаев держится в камышовых зарослях. Запах фазана сводит собак с ума, но это не касалось моего Джека, поскольку я подозревал у него полное отсутствие оного, во всяком случае, во время охоты. Потому что пятый сезон этот кобель не мог взять в толк, что без помощи хозяина его усилия абсолютно бессмысленны. Дратх работал сам по себе и на открытых местах уходил в сторону горизонта. Однако густые, мощные заросли, с соблазнительными набродами, сдерживали его энергию, и мне нередко удавалось сделать выстрел на нормальной дистанции. Кроме всего, Джек был великолепным «нюхачом». Если он шел вдоль зарослей, не заходя в них, и не обращая внимания на мои «посылы», значит, там никого не было. Можно было самому лезть в камыш и топтаться там до изнеможения, но результат был бы тот же. Но если дратх лез в тростник сам – надо было готовиться к выстрелу. К тому же кобель прекрасно ориентировался на слух.
На второй свой сезон по фазану заработал и Боня! И, что интересно, работал он по этой птице с голосом, в отличие от молчаливого Джека. До того весело было слышать его по-щенячьи заливистый лай, когда он преследовал кур и петухов в зарослях!
Одного фазана-подранка удалось добрать только с помощью Бони. Стрелял я далековато, в угон, по поднятому Джеком петуху. Камыш там был высокий и частый, перевитый понизу густыми зарослями травы. Джек птицу не вынес, а Боня в такую лихомань лезть не отважился и скромно стоял возле меня, делая вид, что это вообще его не касается.
Я с досады решил, что это подранок, и, зная способность фазана бегать с невероятной скоростью, уже смирился с потерей добычи. Однако для очистки совести проломился к месту падения птицы и минут пять безнадежно искал ее, раздвигая режущие руки стебли и всматриваясь в сплошное сплетение травы.
Джек, при своем великолепном чутье, не обладал, впрочем, настойчивостью в доборе подранков. Его интересовал сам процесс, поэтому он быстро бросал искать, и ломился дальше. Справедливости ради надо сказать, что в густых зарослях добрать фазана-подранка не просто: камыши держат сильный запах набродов, а фазан, кроме всего, ещё умеет и чрезвычайно быстро бегать.
В какой-то момент я перестал слышать дратхаара, возле меня был только маленький Боня, который нехотя пробирался по моим следам, потому что ему было боязно одному оставаться на тропе. Вдруг, я увидел, как спаниель заюлил в поиске, часто виляя обрубком хвоста. Он обогнал меня и напористо юркнул в осоку. Почти сразу же он подал голос. Звонкий, высокий, задорный лай! Совсем рядом. И перемещается – значит, петух бежит. Я не был уверен, что Боня впервые сможет справиться с крупной птицей, и полез в камыш на голос, желая помочь ему.
Но помог Джек. Он со страшным треском откуда-то со стороны проломился к Боне, и лай того сразу смолк. Когда я долез к ним (слово «подошел» для таких зарослей не годится), они мяли крупного петуха, раздувая пыхтящими носами его золотистые перья.
- Учись, Джексон! – сказал я, принимая добычу и любуясь сказочным переливом фазаньего наряда. – Такой маленький Боня поймал такого большого петуха! А все почему? Потому что он не понесся, куда глаза глядят, а взял след и спокойно добрал птицу. Вот она была, вот где! А ты куда умчался?
Джек молчал, часто дыша открытой пастью с высунутым языком, и поглядывал на меня, казалось, нарочно равнодушно. Возможно, он хотел напомнить мне о тех, трофеях, которые были взяты лишь благодаря ему, но не знал, как это выразить на непонятном человеческом языке.
Были и другие случаи, когда Джек помогал Боне добрать добычу. Очень мелкому от рождения спаниелю элементарно не хватало сил справиться с подраненным русаком и даже кряковым селезнем или крупным фазаном. А может Боня был просто миролюбив или недостаточно опытен.
Но к счастью его могучий напарник, всегда вовремя подоспевал к месту очередной битвы и мгновенно решал исход этой битвы в нашу пользу. Приходилось с умилением наблюдать картину, когда Джек, подоспев к брыкающемуся в обнимку с Боней зайцу, за секунду справлялся с русаком, потом брал его поперек и нес ко мне в зубах, высоко подняв голову, а спаниель возмущённо подпрыгивал рядом, и подобострастно смотрел на меня, говоря всем своим видом: «Это я, я его добыл, хозяин! А этот верзила просто помогает мне его нести…»
- Отлично, ребята, вы оба отличные парни! – говорил я им, принимая добычу.
На охоте я удивлялся скорости, с которой Боня носился по полю за удирающим зайцем. Он без труда, почти не отставая от мчащегося русака, пересекал свежезабороненное поле, при этом его задние ноги работали синхронно с частотой пулеметного затвора. Возвращался Боня легким галопом, и я видел, что дыхание его, учащённое, но совсем не запаленное, как бывает у дратхаара, который после километровой пробежки дышит, словно загнанный динозавр.
И еще – Джек страшный, невероятный водохлеб, а Бонька, я заметил, пьёт немного и очень редко, но жадно.
Теперь я всё чаще начинаю замечать, что мои собаки на охоте все больше дополняют друг друга. Не мешают, а именно дополняют. Я ничему их не учил, все произошло само собой, каким-то естественным образом. Мне остается только наблюдать и удивляться. Я не вижу смысла вмешиваться, да и нет у меня на это особого желания. Мне приятно, что мои собаки свободны.
Выйдя во двор, говорю вылезшим из будки мордам:
- Завтра на охоту, друзья, завтра на охоту!
Джек при слове «охота» приподнимает уши, внимательно смотрит на меня, потом встает на задние лапы и передние кладет мне на плечи. Он тычет усатой мордой в лицо, а Боня, подражая ему, тоже обнимает мои колени.
…Иногда мне кажется, что мои собаки тоже разговаривают со мной. Они делают это каким-то особым образом, не говоря слов. Собачий язык – это язык эмоций. Я чувствую, что они переживают вместе со мной: огорчаются и радуются. Они очень простые, и я благодаря им понимаю, как же, все-таки, нам, людям, порой не хватает этой простоты. Мы много усложняем в своей жизни и порой не догадываемся, что самым ценным и недосягаемым, оказывается именно простота.
Поэтому я и люблю своих собак.
Добавлено через 2дн. 23ч. 56мин.:
Ещё из рассказов Игоря Ивановича Алёхина. Но уже в оригинале, без правок. Возможно, он уже был в отредактированном виде напечатан в одном из охотничьих изданий. Не знаю. Даю, как есть
ПОЖИВЕМ ЕЩЕ…
Снег выпал в четверг под утро. В шесть часов я вышел во двор покормить собаку, и увидел, что за оградой дорожный асфальт светится бледным светом снежинок, лежащих на нем тонким слоем. Двор перед домом был прикрыт навесом, и под ним было темно, а открытый небу переулок излучал слабое, рассеянное сияние, не усиленное ни луной, ни светом фонарей. Луна была закрыта мглой, а уличные фонари никто не зажигал – лишь в самом начале переулка на столбе одиноко горела лампа-кобра. В ее рассеянном свете хорошо были видны крупные белые хлопья, падав
шие из черного неба медленно и почти вертикально.
Я подумал, что в субботу наверняка охотиться придется по снегу. Почему – придется? Наверное, потому, что местная наша охота по зайцу-русаку в широких полях и узких лесополосах с выпадением снега – а явление это на Кубани не слишком частое и временное, - превращается в нечто подобное классическому троплению, где наличие собаки, понятно, совершенно излишне, и является, по сути, помехой. Но что делать – без своего Роя я на охоту вообще не хожу. Как можно оставить дома собаку, которая смотрит на тебя, облаченного в охотничью амуницию, горящими от страсти глазами? Да пусть я лучше на охоте этого зайца совсем не добуду, но верный дратх считать меня предателем не будет. И всякий раз, выходя на охоту и выпуская из вольера исполняющего дикий танец радости лохматого друга, я тоже радуюсь, вдвойне – и за себя, и за него. С годами, кажется, за него – больше…
Одеваясь на работу, я сунул руку в карман куртки, чтобы достать ключи от машины, и нащупал два маленьких отрезка толстой проволоки. Сразу не смог понять, что это и откуда. Пришлось достать из кармана и посмотреть. На ладони лежали обломки боевой пружины от ТОЗ-34. Теперь я вспомнил.
Два дня назад приезжал незнакомый охотник, просил посмотреть, что с его вертикалкой. Левый курок, по словам хозяина, не взводился. Тозовка была первых выпусков, с бесфлажковой разборкой, но ухоженная и хорошо сохранившаяся. Охотник – лет ему было скорее всего не меньше шестидесяти, однако дедулей его назвать язык не поворачивался, - был невысок, неширок в плечах, улыбчив и разговорчив. Он называл меня Игорьком, несмотря на мои «за пятьдесят», крепко жал руку и уверял, что читал мои «статьи» в журнале. Веселенький такой мужичонка, даже вертлявый немного.
Я взял ружье, разломил. Звук взвода слышен был только один, и при нажатии на задний спуск щелчка курка не последовало.
- Все ясно, - сказал я гостю, имя которого не знал. – Знаешь, что с твоим ружьем? Сломалась боевая пружина. Гарантию даю.
Я очень хорошо знал устройство тульской вертикалки. Я знал это ружье, без сомнения, лучше, чем любое другое. И знал, что при наличии запасной пружины ремонт займет минут пятнадцать, а то и меньше.
- Ну вот! – улыбаясь и заглядывая мне в глаза, радостно зачастил охотник. - Я ж и вижу – не взводится! Зачем самому лезть? Я ж не разбирал его кажется уже лет тридцать. Может больше. Все хорошо было. Ружье знаешь какое? У-у! Зайца прям прошивает насквозь, веришь!
- Не «не взводится», а пружина боевая поломалась, понимаешь? Если есть запасная – сейчас заберешь. Делов – раз плюнуть. Дольше приклад снять, чем пружину заменить.
- Ну! – весело подпрыгнул мужичонка. – Я ж и говорю – надо чтоб кто соображает. Смотреть надо! А то – не взводится, а с одним стволом ходить…
- Запасная пружина есть? – спросил я.
- Да ты что, Игорек! Нет у меня. Но может что другое, а? Давай глянем!– он держал меня за руки и все время улыбался. Энергия у него била через край.
- Тьфу, - плюнул я. – Ты мне просто скажи – есть у тебя запасная пружина?
- Какая запасная? Та! Откуда! Может у тебя? – он просто светился радостью.
- У меня нет. Вообще пружины на это ружье есть в продаже. В Краснодаре - точно. У нас – не знаю. Вряд ли.
- У Паши есть? – засиял мужичок.
- У Пал Григорича? – я пожал плечами. – Я ж говорю – в нашем магазине вряд ли. Нет, наверное. Дефицит. Ломаются частенько.
- А у меня, - радостно заглянул он мне в глаза, - уже лет тридцать – и ничего! Может не пружина?
- Вот бога мать. Давай разберем, увидишь. Тем более все равно разбирать.
Я вывинтил шуруп спусковой скобы, стяжной поперечный винт, и ослабил винт нижней личины. Несильно стукнул ладонью по гребню приклада и отделил от него ствольную коробку. По полу звякнул кусочек металла. Мужичонок быстро нагнулся и подал его. Это была половинка левой боевой пружины. Вторая лежала в коробке, зацепившись за курок. Я извлек ее, сложил обе части на столе, и показал охотничку.
- Вот, видишь? Вон – правая целая, а эта - пополам.
- И-и! – втянул он в себя воздух. – А шо ж такое? Почему она, а? Я тридцать лет…
- Да ни почему. Время пришло. У новых-то ломаются, а у тебя сколько лет держалась…Конструкция такая, что…Спиральные надежней, конечно, а эти…Короткие они, видишь?
- Да-да, - радостно согласился мужичок. – Нагрузка какая! Я к Паше щас поеду, в магазин. У него должны быть!
- Да с какого они у него будут?! Но может… Давай позвоним, если хочешь. Он тебя знает?
- Пашка? – улыбнулся охотник. – Та это ж мой друг почти! Он меня знает!
Я позвонил «Пашке», которому было шестьдесят пять лет, и передал мобильник гостю. Через пять минут радостных восклицаний, смеха и подпрыгиваний на месте он вернул его мне, сказав:
- Ну вот, все в порядке. Есть у него пружины. Для тебя, говорит – для меня это, то есть, - есть! Щас привезу.
- А на чем ты? – спросил я, не видя поблизости машины. – Может и не те, что надо, пружины-то?
- А вот, на моторкЕ! – махнул мужичок в сторону ворот, за которыми стоял, прислоненный к столбу, скутер. – Я быстро!
Через полчаса он действительно привез пружины, новенькие, в целлофановом пакетике, и я поставил на место левую. Ружье снова заработало, как положено.
- Ну вот, - сказал я ему на прощанье. – Теперь охоться с двумя стволами. Пока.
- Так я ж тебе магарыч привез! – засиял он и хлопнул себя руками по ногам. – Щас!
- Да не надо, ради бога! – попробовал отмахнуться я, но он сбегал к скутеру и принес мне завернутую в газету бутылку.
- Теперь все! На выходные пойду! Спасибо тебе!
- Не за что. Охоться. На пенсии, нет? Время есть? – спросил я, когда он уже разворачивал свой транспорт.
Мужичок бросил к столбу мопед, опять подбежал ко мне, и, смеясь, закричал:
- Да мне уже скоро семьдесят, Игорек, дорогой!
- Ну, ты и…заядлый! - не сразу нашел я слово, и покачал головой.
Он, уже на бегу к своему мопеду хохотнул, повернул ко мне смеющееся лицо и помахал рукой:
- Ну, так! Поживем еще!
И вот пришла суббота, утро снежного охотничьего дня. Еще в темноте переулок осветился ослепительным светом японских фар, и к воротам подъехала длинная приземистая «Тойота». Прибывший из краевого центра молодой человек был облачен в белый маскировочный халат, и за его неназойливой вежливостью просматривалась неуемная охотничья страсть.
Выехали втроем, считая дратха, который темным сфинксом, глядящим в лобовое стекло на дорогу, застыл на переднем сиденье.
Куда – вопросов не было. Решил еще вечером накануне – поедем на край района, в угол, не раз, даривший охотничье счастье. Ну а так-то, в реальном случае – кто может сказать, что принесет этот день? За много лет бывало по-разному. Сколько раз удавалось угадать, понравиться удаче, однако и пустых выходов тоже припомнить можно не один.
Вот и сейчас – зачем по снегу собака? Абсолютно вроде бы незачем. Наоборот, еще и навредить может. Ты – тропить зайчишку по следу на заснеженной пашне, а длинноногий пес вокруг носится, норовит поднять косого вперед тебя. Невдомек ему, что и без него ты в такой день все заячьи хитрости прекрасно видишь, и он, случись так, помехой стать может. Вытурит русака из-под снега носом, и тотчас закроет его от тебя своим лохматым телом, стараясь догнать дерзкого зверюшку. И не понимает, что тем самым спасает его, не давая сделать выстрел. Но не оставлять же охотничьего друга дома! Не по мне это. Целых полгода ждет псина этих праздничных для охотничьей души дней, и никакие прогулки и выезды на пикник или рыбалку их ему не заменят! И когда я смотрю, как юлит от восторга и прыгает козлом мой громадный дратх , стоит только появиться во дворе с ружьем, понимаю – никогда, никогда я не пойду на охоту без него. У нас-то и охот, впрочем, на которые бы собаку брать было нельзя, и нет вовсе. Весенней давно нет, и я о ней нисколько не жалею, учитывая реальную обстановку при ее проведении, а остальные от перепелиной в августе и до заячьей в январе – на всех Рой присутствует обязательно. Вот разве что на охоте ночью на засидках собака не нужна точно. Но на ней я не был уже давно, несколько лет. Не знаю, но с возрастом к этой своеобразной охоте, в которой конечно есть своя прелесть, я как-то незаметно охладел. Сложно сказать – почему, но могу утверждать точно одно – в душе стала появляться какая-то жалость к зайчишкам, которым и днем-то покоя не дают, а тут еще прыгай ночью на кормежку, и смотри, чтобы из ближайшей скирды или лесополосы не
полыхнуло ружейным огнем, и не брызнул свистящий свинец. А ведь раньше ждешь-не дождешься нечастого у нас снега, и сердце замирает от сладкого предчувствия сказочной зимней ночи…
Вот и полтора десятков километров полевой дороги, которую снег сравнял цветом с убегающими вдаль полями, остались позади. Белое покрывало было достаточно толстым и плотным, чтобы даже колеса тракторов и грузовых машин не продавили его до черной земли.
Мы проплыли в неглубоком снежном желобе последние метры, и остановились. Еще из окна, пока ехали, я обратил внимание на многочисленные заячьи следы вдоль дороги, а выйдя из машины, и вовсе удивился их обилию. С одной стороны проселка сквозь серое сплетение стволов и ветвей лесной полосы светилось белым светом озимое поле с редкими тонкими черными стеблями бурьяна. То, что это именно озимь, было видно по заячьим покопкам – в снежных разгрёбах ярко зеленели пшеничные всходы. Русаки кормились и совсем недалеко от колеи, и вдоль противоп
оложной опушки лесной полосы.
С другой стороны дороги лежала огромная пашня. Она была нестандартного размера, какой имеют местные поля – километр на два, - а занимала площадь в два-три раза большую, как будто в этом месте по какой-то причине забыли высадить ветрозащитные лесополосы.
Поле это было самой грубой глубокой вспашки, и даже обильный снег не смог полностью укрыть земляные выверты – белая пелена рябила черными бесформенными пятнами. Между ними виднелась блекло-желтая редкая щетина коротко срезанных кукурузных стеблей, торчащих из пашни под разными углами. Я подумал, что лучшего места для поиска зайцев, наверное, не найти. Смущало только одно – уж слишком явно все было, слишком просто. И совсем рядом с дорогой и машиной. Кроме того метрах в двухстах среди заснеженных кленов виднелись строения колхозной бригады из красного кирпича, а если посмотреть влево, в конец озимого поля, то легко можно было увидеть дома и заборы хутора.
- Ну что, Максим, - сказал я своему спутнику, когда тот спрятал под курткой застегнутый патронташ и закинул за плечо ружье. - Как ты думаешь, если на этих зеленях столько следов и мест кормежки – куда пошли зайчики под утро спать?
- Сюда конечно, - ткнул он рукой в сторону огромной пашни, на дальнем краю которой едва угадывалась в дымке зимнего утра сиреневая полоска деревьев.
- Так что мы, выходит, сразу и на место охоты попали? – я тоже зарядил ружье и шагнул в кювет, чуть не зачерпнув в сапоги снега. – Вот так вот сразу, без поисков?
- Так точно, вы же знали, куда ехать. Доверяюсь вашему опыту, - развел руками напарник.
- Та в том то и дело, что не знал я. В этом году здесь ни разу и не был. Наобум ехал практически. По старой памяти. В прошлые годы охотился здесь. По разному было, но зайчик в этих местах всегда встречался.
- Вот я и говорю – засмеялся Максим. – Знали ведь… Место классное.
- Да…Только уж слишком…классическое какое-то…Просто азбука заячьей охоты.
Рой, как только вышли на поле, понесся было бешеным галопом кругами впереди, но скоро утихомирил свой охотничий азарт, и сбавил ход – настолько глубока была пашня, и так мягка земля под толстым слоем снега между вздыбленными лемехом пластами чернозема.
Ходьба была нелегкой. На ноги ничего не налипало, но мягкие, сглаженные снегом ямы и податливые выверты очень быстро выматывали силы, и еще быстрее выгоняли из тела пот.
Первого зайца поднял Максим. Я услышал свист и, повернувшись, увидел далекую серую точку, стремительно несущеюся в сторону дороги. Долетел негромкий хлопок выстрела. Далеко, наверное… И зачем стрелял? Тут, возможно, еще лежат зайчишки, и шуметь понапрасну вряд ли стоит. Молодость, азарт… Да и с другой стороны – может, это единственный заяц на этом поле. Никогда ведь не угадаешь…
Оказалось – действительно, угадать трудно. До обеда мы, так и не сумев обойти плавными зигзагами полностью всю эту пашню, подняли на ней полтора десятка зайцев, но ни по одному больше так выстрелить и не пришлось. Русаки не подпускали даже на дальний выстрел, и, выскочив из заваленных снегом вывертов, уносились к далекому горизонту, сопровождаемые только нашими взглядами и короткими, но емкими выражениями. Рой не мешал, он ни разу не спорол зайца вне выстрела. Дратх, преодолевая столь пересеченную местность, буквально нырял в сугробах, и челночил не далее тридцати шагов впереди. Ходить было мягко, звук шагов глушился толстым мягким снегом, под которым мягко проминалась влажная земля, но ни один заяц не подпустил ближе ста шагов. Максим тропил поле шагах в трехстах от меня, без собаки, но результаты у него были те же. Время от времени я слышал его свист, и наблюдал удирающего на недосягаемом расстоянии зайца.
Это можно было объяснить чем угодно, в том числе и простым доводом относительно непредсказуемости русачьего менталитета. Но на поле я дважды пересек человеческие следы. Они были чужими. В это утро мы никого не видели и не слышали, да и следы явно были вчерашние. Значит, кто-то из хуторян браконьерничал, бродил здесь вчера, в пятницу, нимало не беспокоясь об опасности в виде охотинспектора. На то были, очевидно, основания…
Но все равно, ни выстрел Максима, ни наш короткий свист, которым мы предупреждали друг друга о появлении очередного зайца, ни даже эти браконьерские следы на поле – ничто не могло объяснить причину столь сторожкого поведения русаков. Множество раз бывало в моей практике так, что один, два, три или больше зайцев поднимались из своих лежек в ста и более шагах, а один вдруг подпускал вплотную. А потом – еще один. Такое невозможно было объяснить ни погодой, ни состоянием «тропы», ни фактором беспокойства - ничем иным, как только полной порой
непредсказуемостью заячьего поведения.
Спас положение Рой.
На этом огромном, нестандартном по размерам поле, примерно в его середине, находился старый, заброшенный полевой аэродром сельскохозяйственной авиации. Потом, во времена развала колхозов и совхозов, эксплуатировать его перестали, и на утрамбованную площадку стали свозить навоз с уцелевшей фермы. Со временем перегнивший навоз должен был превратиться в прекрасное удобрение. По какой-то причине органическая подкормка оказалась никому не нужна, горы навоза, перемешанного с землей, осели, поросли бурьяном и камышом, и посреди пахотного поля образовался островок с дикой растительностью, размером примерно шагов пятьсот на сто. Я никогда на охоте не обходил вниманием подобные места, так как нередко случалось поднять здесь дичь.
В этот раз, проводив очередного русак глазами, я достал телефон и позвонил Максиму, который в своем пятнистом зимнем костюме был едва виден на противоположном краю поля.
Вскоре мы сошлись у пологих бугров с заваленными снегом зарослями бурьяна. Перекинувшись парой слов, пошли с двух сторон вдоль травяной гривы, а Рой, которому после неудобной, скучной пашни с неуловимыми зайцами невероятно понравились снежно-травяные сугробы, полез в середину, пыхая паром из разгоряченной пасти.
Через пару минут он выковырнул носом из этой бело-серой путаницы русака, которого я тут же опрокинул в снег выстрелом.
Больше в этом бурьяне зайцев не было.
Мы сместились на край пашни, который заканчивался у бригады, и, протоптав этот участок, подняли еще несколько зайцев. Выстрелить опять не удалось. Мы пытались охотиться примитивным загоном, но для этих условий нам не хватало еще хотя бы пары человек. Зайцы, похоже, прекрасно видели нас при нашем приближении, и вставали далеко. А поднявшись, бежали в любую сторону, только не в ту, куда мы их пытались направить. Если Максим шел вдоль опушки лесной полосы, «лесополки», как он выражался, а я тропил по полю с собакой, вставшие зайцы бежали не в его сторону, где были открытые места, и куда им по идее следовало бежать, а в сторону близкого хутора. Когда мы изменили тактику, и напарник перешел к хуторским огородам, а я стал со стороны поля поджимать к нему ожидаемых зайцев, пара зверьков, образцово поднявшись впереди меня, сделав дугу, убежали назад, в чистое поле…
И только когда мы, уже порядком устав на мягкой глубокой пашне, вышли на дорогу, направляясь к машине, судьба еще раз сжалилась над нами. Вернее нам опять помог Рой.
Дорога шла мимо бывшей колхозной бригады, где теперь царило запустение и безлюдье, а небольшой садик зарос высоким бурьяном, и Максим, видя обилие заячьих следов в этом месте, обошел строение ремонтных мастерских и скрылся в зарослях укрытого снегом маленького сада. Я же продолжал идти по дороге мимо длинной стены из красного кирпича, у подножия которой тоже из снега торчали сухие заросли высокого разнотравья. Неутомимый дратхаар, для которого снег и заросли, казалось, были родной стихией, с неистребимой охотничьей страстью полез в
них и я увидел, как среди заснеженных стеблей появился русак – он лежал под самой стеной, и, вскочив, пару секунд оставался для собаки невидимым. Рой чуял его след до лежки, суетился, вспахивая носом снег и с треском ломая сухие стебли, но подъема зайца в густом травостое не увидел.
Заяц в несколько легких прыжков выскочил на дорогу, где с поднятым ружьем его ждал я…
Когда пришли к машине, Максим, подняв руку с растопыренными пальцами, радостно объявил:
- Двадцать два, дядь Игорь, двадцать два! Мы сегодня подняли двадцать два зайца! Классно…
Я еще раз оглядел многочисленные заячьи следы на озимом поле вдоль дороги, и подумал, что сам бог велел устроить в таком месте засидку . ЧтО здесь будут устраивать зайцы ночью, можно себе представить! Место просто идеальное для такой охоты. Две лесополосы сходятся под прямым углом к дороге, тут же – густые заросли бурьяна на краю отстойника колхозной фермы. Русачьи следы, испещрившие снег вдоль лесополос, стекаются прямо сюда, и место засады определяется сразу – вот тут, в кусте высокого, густого бурьяна, и надо ставить «сидушку». Под обстрелом оказываются весь угол озимого поля, опушки двух лесополос, и даже участок полевой дороги, по которой так любят зимними ночами пробежаться русаки!
И хотя я давно уже не хаживал на заячьи засидки, от такого многообещающего, просто стопроцентно удачливого места отказаться было невозможно. Да еще погода – тихая, безветренная, с небольшим плюсом. Ночью если и будет подмораживать, то совсем немного. Да что там! Прежде, в молодые годы, ни на какой мороз не глядя, мчался на засидки, еще посветлу определяя, где сесть, несколько раз переходя с места на место, прикидывая, откуда ждать зверя и насколько хороша будет маскировка. Сколько было удач, сколько и просиженных впустую ночей можно вспомнить! Ходил на засидки и пешком, благо дом стоит на окраине города, ездил и на мотоцикле, наплевав на мороз, и на машине, мерз заполночь, мок под мокрым снегом и дождем, застревал машиной в снегу, и брел потом на неблизкий хутор к знакомому трактористу, просил выручить – ночью, когда все спят! А сидел на чем! На перевернутых ведрах, на маленьких табуретках, от которых затекали замерзшие ноги. Шил носки из лисьих шкур, обтягивал их женскими капроновыми чулками и втискивал в резиновые сапоги потому что часто кубанская зима приносила сюрпризы в виде быстро тающего снега. Приходил на засидки при почти полностью стаявшем снеге, по грязи – и садился с северной стороны лесополосы, где еще оставались широкие полосы снега…
Сейчас есть вездеходный транспорт, который не подведет в снежной каше, есть удобное раскладное кресло с подлокотниками, есть непромокаемая теплая обувь, есть термобелье и такие же носки, есть специальный прицел, о котором раньше мог только мечтать…
Нет только…Но не будем об этом!
В тот день я увидел сходящиеся к кустам бурьяна посадки акаций, снег у которых запятнали русачьи следы, увидел близкую дорогу, вдоль которой тоже пестрели заячьи ямки, увидел угол озимого поля с изрытым снегом, и решил – поеду!
Проводил Максима домой, махнул вслед длинной серебристой «Тойоте» рукой, и стал собираться, стараясь не смотреть на Роя, который, наскоро похватав из своей миски еду, дико и недоуменно, напряженно следил за мной из вольера. Я не знаю, не знаю, какими словами передать этот взгляд охотничьей собаки, которая не может поверить, что хозяин собирается на охоту без нее. Как же так?! Ведь она всегда делала все, что могла, ведь она рождена для охоты, а все остальное для нее – не более чем пустое времяпрепровождение! И вдруг, похоже, хозяин собирается на охоту без нее?!
Я старался закончить сборы как можно быстрее, но, проходя мимо вольера перед тем как сесть в машину, не выдержал и нарочито грубо, раздраженно сказал Рою:
- Сиди на месте! Нельзя! Я не на охоту! Болван! Не на охоту, понял? И скоро приеду.
Но он так и смотрел на меня, не мигая, своими желтыми глазами, высоко подняв голову и напряженно замерев, словно не желая понимать этих слов.
Я приехал, когда закат еще светился бледно-желтым светом. Времени у меня было хоть отбавляй, потому что место засидки было уже определено, и секторы стрельбы известны. Оставалось пойти и установить в кусте бурьяна кресло, обтоптать снег и убрать стебли, которые могли помешать обзору и стрельбе.
Я не спеша проделал все это и, постелив на брезентовое сиденье свернутый вдвое плотный половичок, уселся лицом в ту сторону, откуда приехал. Справа у меня в километре был виден хутор. От него в мою сторону по краю белого поля озимых тянулась высокой черной гривой посадка дикой акации. Прямо, чуть в стороне, ко мне вдоль дороги подходила ясеневая лесная полоса. Весь угол поля был у меня на виду, и любой заяц, бегущий в мою сторону вдоль опушек этих лесополос, неизбежно оказывался в углу, образованном ими. То есть непосредственно передо
мной. Кроме того, чуть повернувшись влево, я брал под наблюдение и дорогу – там «встречная» посадка заканчивалась, освобождая как будто специально для обстрела участок длиной шагов в двадцать.
Место я оценил на десять по десятибалльной шкале. Лучше ничего нельзя было придумать. Зайцам здесь не было возможности миновать меня даже с тыла, потому что я сидел спиной к заросшим непролазным бурьяном и камышом отстойникам фермы, в которых, как я мог видеть еще днем, заячьих следов не было вообще. Русакам там просто нечего было делать. Их ночное расписание в этом месте должно было состоять из прихода на кормежку, кормежки, беготни вдоль посадок и по дороге, и ухода на дневку в ту самую пашню, на которой днем мы с Максимом пытались их заполучить. Я почувствовал по отношению к зайцам даже какую-то неловкость и легкий стыд – настолько стопроцентно убойным было выбранное мною для засады место. За много лет ночной охоты я научился понимать толк в выборе подобных мест. Но теперь я чувствовал, что поступаю в какой-то степени нечестно по отношении к этим ушастым зверькам. В этот момент они казались мне очень предсказуемыми и беззащитными против моего опыта и коварства.
Однако постепенно стемнело. Появились первые искры звезд. Луны не было. Ее, кажется, совсем не будет в эту ночь. Она и не нужна. Отраженного от снега звездного света хватит для прицеливания. Я даже не поставил коллиматор. Его применение показалось мне сегодня еще более нечестным.
Я вскинул ружье и прицелился в белое поле. Планка и какое-то подобие мушки на конце ствола были видны достаточно ясно. Оставалось ждать. Почему-то я удивился, что до сих пор не видел ни одного зайца. Такое многообещающее место, и за целых полчаса – никого…
И вдруг, словно в ответ на эти мысли, мимо меня, совсем рядом, пробежал заяц. Он появился справа, совершенно бесшумно, и я его не заметил только потому, что бежал он очень близко к полосе бурьяна, в котором устроился я. Он очевидно прибежал со стороны правой посадки, которая начиналась возле хутора. Боковым зрением я его не увидел – мешали ветки бурьяна.
Вот теперь хорошо. Уже интересней. Зайчик все же тут как тут. Только почему-то слишком быстро бежал – как будто кто-то испугал его. Да мало ли какие страхи у зайчишки могут быть ночью! На то он и заяц, чтобы всего бояться. Иначе ему не выжить.
Я повернулся в сторону хутора, откуда прибежал заяц, и возле посадки дикой акации увидел темное пятно. Только что там ничего не было – только белое поле и черная стена высоких деревьев. И вот теперь на белом поле рядом с посадкой – большое темное пятно.
Я удивленно уставился на него, не понимая, что это может быть. Не заяц, не лиса и не собака – явно что-то намного большее . Но шевелится и, похоже, приближается… Что таких размеров может приближаться ко мне зимней ночью со стороны хутора? Корова? Какого черта, какая корова на ночь глядя может идти в поле? Самое странное, что и на человека не похоже – слишком «толстые» очертания, что-то массивное идет вдоль посадки в мою сторону. Фу-ты, чертовщина, что же это такое?
И тут темное пятно на короткое время разделилось. К этому моменту оно приблизилось ко мне уже шагов на сто, и я увидел человеческую фигуру, за которой бесшумно следовало что-то габаритное, массивное. Показалось – человек ведет за собой корову. Но какая может быть корова, вернее куда в такое время можно вести корову из хутора?! Я оторопело смотрел направо, гадая, что за чудо надвигается на меня.
Но вот непонятное совсем рядом. Уже слышно шуршание снега под шагами, и какой-то непрерывный шорох, напоминающий… шуршание лыж или полозьев. Но все же, даже когда странный тандем поравнялся со мной, я до конца не понимал, что же это такое и зачем мужик тащит его за собой.
Так же удивительным было то, что я услышал голос! Но удивительным был не он сам, а его интонация. Человек, проходивший в трех шагах мимо меня, бормотал какие-то слова. Вначале я ничего не понял, подумав, что слова эти ко мне не относятся – а с чего это они должны были относиться ко мне?! - но когда эта упряжка поравнялась со мной, сумел разобрать:
- Ну говорил же днем, что я тут сяду… Чего ж было садиться тут? Я ж сказал ясно – вот тут буду сидеть…На хрена садиться?...
Я на несколько секунд обомлел, но поняв, что эти слова ночная фигура говорит, по-видимому, мне, и весело, громко и зло сказал:
- Ты что, земляк?! Да я тебя в первый раз вижу! Кому ты днем чего-то говорил?
Не останавливаясь, темная фигура проследовала мимо меня, продолжая что-то бурчать, и направилась к дороге. Непонятный громоздкий предмет прополз вслед за ней, издавая скрип и шуршание. Было похоже, что человек тащил его за собой по снегу, но куда и с какой целью – для меня оставалось совершенно непонятным.
Меж тем странный тандем приблизился к дороге, похоже, замешкался там, и до меня снова донеслось несколько недовольных реплик. Вдоль дороги со стороны поля, я видел еще днем, по кювету тянулась неглубокая канава – колхозники, а теперь арендаторы таким способом ограждали свои поля от чужого автотранспорта. Перешагнуть ее было можно, но вот с таким грузом, как у незнакомца это представлялось непростой задачей, так что недовольство его понять было можно…Но я-то тут причем?
И в этот момент в голосе, доносившемся из ночи, что-то показалось мне знакомым…Ну точно! Он очень похож на голос недавнего веселого мужичка, который приезжал менять пружину на ружье! Неужели он, и, наверное, идет на охоту? Но зачем тащит за собой непонятный груз?
Все таки не уверенный на все сто, я крикнул в сторону дороги:
- Слушай, у тебя ружье – ТОЗ-34, да?
Секундная пауза, и из темноты послышалось:
- Да…а что?
- И пружина боевая в нем недавно ломалась! – уже совсем уверенно крикнул я.
- Да…А откуда ты знаешь? – он все еще не понимал.
- Так я ж ее заменял тебе! Не узнаешь?
Еще секунда, и ночной мужичок вскрикнул в темноте:
- Игорек! Дорогой! Это ты? А я думал…А это ты! Мы тут днем охотились с одним, я ему сказал, что вечером здесь сяду, как раз где ты сидишь…Во дела! А это ты…
Он, звучно хрупая снегом, направился ко мне. Я встал с кресла, разминая затекшие ноги. Мужичок подбежал, схватил мои ладони в свои, и, подняв голову, глядя на меня, радостно тряс их. Казалось, он постоянно слегка подпрыгивал, то ли от избытка чувств, то ли от переливающейся через край энергии. Говорил он быстро и весело. В темноте лица было почти не разглядеть, но чувствовалось, что он все время улыбается.
Улучив момент, я спросил:
- А ты как здесь оказался?
- Так я же живу здесь, ты что! – махнул он рукой в сторону хутора. – На отделении! А ты на охоту? Вот хорошо! Ночь-то какая, а? Скоро луна выйдет!
- Так я твое место занял, да? – сказал я, понимая, как ему было неприятно, направляясь на облюбованный угол кормового поля, увидеть, что место занято. – Но я ж не знал, понятно…Случайно сел здесь…
- Да я понимаю, дело такое – охота! – в его голосе почти не чувствовалось сожаления, только небольшая растерянность. – Вот теперь куда – не знаю…Придется во-о-н, до той посадки, - он показал рукой в ночь, где на белом мутном горизонте темнела лесополоса. На перекрестке сяду.
- Давай я тебе помогу через канаву перетащить твой…что это такое у тебя вообще?
- А! – радостно повернулся он в сторону дороги. – Пойдем, покажу! Это ж моя засидка! Шалаш мой. Ага, и перетащим вдвоем, а то там яма, зараза – неудобно. Одному трудно. Вот и хорошо, что ты тут – поможешь!
Я не выдержал и захохотал:
- А если б меня не было, и перетаскивать не надо было бы!
- Что? А! – залился он смехом, даже согнувшись в пояснице. – Не надо, точно! Ну ладно, что ж теперь! Ты зайца видел? – вдруг спросил он.
- Да, пробежал рядом, передо мной, почти под ногами. От тебя?
- Ага! Я иду, а он из посадки выскочил, и бежит впереди! А ружье в скрадке! Ничего, еще будут сегодня!
Скрипя снегом, мы подошли к его поклаже. Только теперь я рассмотрел, что это было сооружение, очень похожее на большую детскую коляску с поднятым «капюшоном». Оно стояло на санках, тоже больших по размерам, чем те, на которых катается детвора. Этот симбиоз коляски и санок для детей-переростков все же показался мне маловатым для взрослого человека.
- И что, - спросил я недоуменно, - ты его снимаешь и ставишь где надо, а потом залазишь…
- Да ничего не снимаю! – засмеялся он. - Зачем снимать? Забираюсь туда, и сижу! Вот смотри…
Мужичок откинул матерчатый полог, я нагнулся пониже и увидел внутри ружье и еще какой-то непонятный темный предмет , находившийся в некоем углублении пола.
- А не тесно там? – я все еще не совсем понимал, шутит он или нет.
- Та! Нормально! – радостно воскликнул охотник. – Что во мне-то? Я видишь какой?
Действительно, росточку он был совсем небольшого. Едва ли мне по плечо. Но все же…
- И термос с собой, - сказал я удивленно, показав на темный предмет в коляске.
Он хохотнул, взмахнув руками:
- Та ты что! Это у меня печка! От глянь…
Он вытащил из своей ухоронки и сунул мне в руки что-то металлическое. Потом чиркнул оказавшейся у него в руке зажигалкой, и в свете ее огонька я разглядел примус. Он был необычной формы, с тремя широкими фитилями, но явно заводского производства.
- Разожгу их, - сказал охотник, надевая на примус какую-то жестяную обечайку, - закрою вот так специальной крышкой с выходом, и ставлю вот сюда! Тут у меня в ногах – видишь? – ямка такая сделана. Туда ставлю, потом вот пологом запахнусь, и никакой мороз не страшен. От ветра вот – защита! – он показал на капюшон своего скрадка, по типу как складной верх у детской коляски. Та! Жарко бывает! Спиной к ветру – и все нипочем! Представляешь?
Он с большим удовольствием демонстрировал свое изобретение, а я, еще недавно думавший о том, что, болтая с ним, теряю самое лучшее время охоты на засидках – начало ночи, - перестал сожалеть об этом.
- Боже мой! – покачал я головой. – Такого я еще не видел. У тебя тут полная автономия на санках. Так можно долго сидеть…
- Та! – довольно рассмеялся собеседник. – До утра часто сижу! А что делать? Дома, что ли?
- М-да… - покивал я. – А не боятся зайцы-то этого?
- Та нет, не боятся! – махнул он рукой. – Они глупые! Чего им бояться? Они ж меня не видят. И я ж, ты видишь, белой материей каркас обшил! Из фанеры, а потом материей! Можно прямо в поле ставить.
- Да ты прямо изобретатель, - улыбнулся я. – Молодец…
- Та ты что! – рассмеялся он. – У меня еще знаешь что есть? Ха! Печка для тела! Ты понял? Сделана из лампы керосиновой…ну, с фитилем и стеклом, знаешь?
- «Летучая мышь»? – догадался я, но дальше этого мое воображение не пошло.
- Во-во-во! – кивнул мужичок. – Это когда санки не охота за собой тащить. Иду так, пешком. Сзади штанов, ну вот, в районе задницы, у меня карман специальный из брезента пришит. В него помещается эта лампа, а вместо стекла я сделал из жести такую типа колбы. Она так же как стекло одевается, на его место. Понимашь?
- Ну… - не совсем однако понимая, протянул я. Он что, зад свой ночью подогревает?!
- А к этой колбе есть трубка такая, тоже сам сделал, из жести, изогнута как надо. Она идет под курткой вдоль спины, до лопаток, и вот возле воротника выходит наружу. Понимаешь?
- Под одеждой? – недоуменно спросил я. – Это что-то вроде вытяжки, что ли?
- Ага, ага! – засмеялся охотник, и в восторге хлопнул себя по бокам. – Вытяжка и есть. Труба, в общем. Лампу разожгу, в карман ее сзади вставлю, а трубка эта в куртку тоже вставлена, ее на колбу одену, и порядок. Тока дым идет небольшой.
- А не сгоришь ты с этой лампой? – я все еще до конца не верил. – Она ж горячая!
- Та не-ет! – махнул он рукой. – Нормально! Через одежду не обгорю! Да и огонь же делаю не на всю… И стану так где-нибудь на краю посадки под дерево – мне аж жарко!
Я подумал, что равных этому хуторскому Кулибину по части охотничьей страсти отыщется немного. Это ж надо додуматься придумать отапливаемую засидку , да еще и нательную печку на керосине…За несколько минут разговора я проникся к мужичку неподдельным интересом и уважением. Мне за сорок лет охоты ничего подобного и в голову не приходило, признаться…
Я помог ему перетащить его скрадок на санках через канаву, и когда он, попрощавшись и пожелав мне удачи, с удаляющимся шорохом полозьев стал исчезать в темноте на дороге, крикнул ему вслед:
- Удачи и тебе! Ну, ты и…заядлый, слушай…
- Ага, а как же! - донеслось из ночи. – Поживем еще!
Я некоторое время стоял на дороге, ощущая, как возникший где-то в просторах полей ветерок тронул мое лицо и слабо зашумел верхушками деревьев близкой лесной полосы. Я смотрел вокруг, в белесую муть огромной пашни, в сквозящее белым светом сквозь черные ветви ясеней озимое поле, на исчезающую во тьме молочную ленту дороги, где темным пятном угадывалась стоявшая с краю машина, но взгляд все время возвращался к далекой темной полосе на краю ночного горизонта. Туда ушел веселый мужичок небольшого роста, с которым второй раз свела меня сегодня ночью охотничья судьба. Темная полоса, я знал, была длинной и густой посадкой полувековых акаций, защищавших поле от ветров с востока.
И наконец я увидел, как на краю этой темной полосы вдруг зажглась тусклым красноватым светом живая точка. Светлячки хуторских лампочек были яркими и светились слева и позади меня безжизненным светом, а этот огонек, в стороне ночного безлюдного поля, был живым и теплым. Почему то я кивнул ему, как старому знакомому, и улыбнулся.
Через минуту огонек исчез. Это значит, что охотник, устроившись в маленьком укрытии на санках, установил в нем свою печку и весь превратился в ожидание и слух.
Пора было и мне последовать его примеру. Я повернулся, чтобы идти к своему стоящему в зарослях бурьяна креслу, и, увидев на темном горизонте багровый краешек луны, подмигнул ему как старому знакомому, и сказал:
- Поживем еще!
Добавлено через 95дн. 17ч. 43мин.:
Про охоту могу рассказывать вечно! Ни один миллиардер в мире не сможет сравниться трофеями с простым советским охотником. Сотни кабанов и косуль, лисиц и енотов, добытых с норными, десятки лосей и оленей, птицефермы уток и перепелов, табуны зайцев... редкие соболя, куницы, бобры, выдры...каюсь на счёт дроф и стрепетов - молодой был, а вот медведя и глухаря - не случилось.
Помню рвался по свежайшему следу, но егерь не пустил: одно ружьё на двоих и ни одного пулевого патрона. Потом, правда, жалел - мишку я бы завалил.
Дробовой папковый патрон, перерезанный пополам, на короткое расстояние идёт пулею. А стрелять я умел, вернее жизнь научила. Оставался только риск. Но кто из нас не рисковал?
Взять глухаря помешал снег, а больше в тех северных краях побывать не пришлось.
То же самое могу сказать и о рыбалке, но это в другой теме.
Если у кого есть вопросы - прошу!
А пока копипаст (без редакции):
У нас давно уже сплочённый, спитой можно сказать коллектив. И в болотах тонули и на лодках переворачивались и браконьерничали по первости (ну, кто не без греха).
В общем, коллектив, можно сказать, ячейка охотничьего общества.
Нас трое, дома в деревне, где мы и охотимся, рядом стоят. Знаем друг друга с детства. Ещё к нам иногда присоединяется один еще наш друг, на охоте помешан буквально. В общем, четверо получается.
Всё друг про друга, как говорится, знаем. Кто как на охоте, кто на передок слаб, как говорится. Кто на водку охотится, наконец-то оторвавшись от каменных джунглей, от семьи и вообще от всего, что напоминает город. Лес же, там все по-другому. Там и запахи другие и водка слаще и полудохлый нырок, впопыхах приготовленный на костре, ну кажется, всяко вкуснее лобстеров, поданных тебе в ресторане. И солнце на охоте другое, и вообще… все на охоте по другому… кто не был, тому не понять.
Речь пойдет про весну, когда ты, войдя в лес, вдыхаешь эти запахи весны, эти запахи прелой листвы, когда начинаешь вдруг восторгаться севшей на соседнем дереве банальной синице, прям вот так носом втягиваешь воздух и думаешь, господи вот он где рай то...
Истосковались за зиму. Тянет в лес. Он манит буквально. Посидеть у костра в лесу весной, просто посмотреть на огонь, послушать звуки ночного весеннего леса. В общем,
